9 января

  1 января 1905 года Николай Второй записал в дневнике: «Да поможет России Бог!» И предстательство Божье вскоре понадобилось.

Ни государственные, ни либеральные издания-вещания не вспомнили в этом году про «кровавое воскресение»  С точки зрения гостей и хозяев, к примеру, вещалки  «Эхо Москвы», 9 января – это «несчастный случай». Оказывается, «вооружённые люди шли к дворцу». И стрелять, и рубить шашками войска начали только после того, как из толпы прозвучали выстрелы японских наймитов, желавших подорвать тыл в то время, когда   Русские войска победоносно отступали. На самом деле, эти люди были вооружены только ликами государя-императора и святых.

Ничто так не укрепляет веру в бога, как стрельба по иконам. Залпами. Если от чужих стрелков лики предохраняют, то своим помогают увеличить кучность стрельбы.

Ну, и далее: Ленский расстрел – всего лишь  «превышение полномочий». Царь «отрёкся мистически» и т.д..

 

Кроме образов и ликов царя-батюшки смутьяны несли и челобитную: «Первая наша просьба была, чтобы наши хозяева вместе с нами обсудили наши нужды. Но в этом нам отказали. Нам отказали в праве говорить о наших нуждах, находя, что такого права за нами не признает закон. Незаконными также оказались наши просьбы: уменьшить число рабочих часов до 8 в день; устанавливать цену на нашу работу вместе с нами и с нашего согласия, рассматривать наши недоразумения с низшей администрацией заводов; увеличить чернорабочим и женщинам плату за их труд до одного рубля в день, отменить сверхурочные работы; лечить нас внимательно и без оскорблений; устроить мастерские так, чтобы в них можно было работать, а не находить там смерть от страшных сквозняков, дождя и снега».

И сегодня на вещалке ЭМ появляются деятели, которые  вздыхают по временам, когда рабочие дрались за право работать в таких условиях  --  прибыль же увеличивается! Благодаря этому Россия, которую потерял Станислав Говорухин, « процветала» и стремительно развивалась.

Мало того, «за нами, равно как и за всем русским народом, не признают ни одного человеческого права, ни даже права говорить, думать, собираться, обсуждать нужды, принимать меры к улучшению нашего положения». К чему так стремится нынешняя власть. Потому что закрутить гайки, против чего так возмущаются либералы с ЭМ, -- значит добиться процветания страны!

Даже наиболее оголтелых певцов естественного отбора начал пугать звериный оскал  российского капитализма, олицетворяемый воротилой Прохоровым. Причём речь тут идёт не про его взгляд голодного волка, отпугнувший избирателей, а о его предложении упразднить Трудовой кодекс, догнав – не европейский уровень зарплаты, естественно,- а рабочую неделю до 70 часов, а рабочий день – до 12 часов. Без выходных.   Ибо «отзывается о мужике, что “в ем только тогда и прок будет, коли ежели его с утра до ночи на работе морить». И тогда   «смягчатся нравы, укротится людская дикость, исчезнут расхитители, процветут науки и искусства и даже начнут родиться «буйные» хлеба».

 

Челобитная заканчивается словами: «А не повелишь, не отзовешься на нашу мольбу, мы умрем здесь, на этой площади, перед твоим дворцом».

И многим, действительно, пришлось умереть как на Дворцовой площади, так и в других местах. Вот что пишет об этом очевидец -- офицер Императорского Генерального штаба Никольский Е.А..

Жил я на Петербургской стороне. Когда я утром шел в штаб через Дворцовый мост и проходил мимо Зимнего дворца, то видел, что к Дворцовой площади со всех сторон направлялись части гвардейской кавалерии, пехоты и артиллерии.
Далее мной излагается то, что я наблюдал из окна здания Главного штаба.

Очень скоро почти вся площадь наполнилась войсками. Впереди стояли кавалергарды и кирасиры. Около двенадцати часов дня в Александровском саду появились отдельные люди, потом довольно быстро сад начал наполняться толпами мужчин, женщин и подростков. Появились отдельные группы со стороны Дворцового моста. Когда народ приблизился к решетке Александровского сада, то из глубины площади, проходя площадь беглым шагом, появилась пехота.

Выстроившись развернутым фронтом к Александровскому саду, после троекратного предупреждения горнами об открытии огня пехота начала стрельбу залпами по массам людей, наполнявших сад. Толпы отхлынули назад, оставляя на снегу много раненых и убитых.

Выступила и кавалерия отдельными отрядами. Часть из них поскакала к Дворцовому мосту, а часть — через площадь к Невскому проспекту, к Гороховой улице, рубя шашками всех встречавшихся.

Я решил уйти из штаба не через Дворцовый мост, а попытаться как-нибудь скорее выйти через арку Главного штаба на Морской улице до какой-нибудь боковой и далее окружным путем пройти на Петербургскую сторону. Вышел черным ходом через ворота, прямо выходящие на Морскую улицу. Далее — до угла последней и Невского. Там я увидел роту лейб-гвардии Семеновского полка, впереди которой шел полковник Риман.

Я задержался на углу, пока рота пересекла Морскую, направляясь к Полицейскому мосту. Заинтересованный, я шел по Невскому проспекту непосредственно вслед за ротой. Около моста по команде Римана рота разделилась на три части — на полуроту и два взвода. Полурота остановилась посредине моста. Один взвод встал справа от Невского, а другой — слева, фронтами вдоль реки Мойки.

Некоторое время рота стояла в бездействии. Но вот на Невском проспекте и по обеим сторонам реки Мойки стали появляться группы людей — мужчин и женщин. Подождав, чтобы их собралось больше, полковник Риман, стоя в центре роты, не сделав никакого предупреждения, как это было установлено уставом, скомандовал:

— Прямо по толпам стрельба залпами!

После этой команды каждый офицер своей части повторил команду Римана. Солдаты взяли изготовку, затем по команде «Взвод» приложили винтовки к плечу, и по команде «Пли» раздались залпы, которые были повторены несколько раз. После пальбы по людям, которые были от роты не далее сорока-пятидесяти шагов, оставшиеся в живых бросились опрометью бежать назад. Через минуты две-три Риман отдал команду:

— Прямо по бегущим пальба пачками!

Начался беспорядочный беглый огонь, и многие, успевшие отбежать шагов на триста-четыреста, падали под выстрелами. Огонь продолжался минуты три-четыре, после чего горнист сыграл прекращение огня.

Я подошел поближе к Риману и стал на него смотреть долго, внимательно — его лицо и взгляд его глаз показались мне как у сумасшедшего. Лицо все передергивалось в нервной судороге, мгновение, казалось, — он смеется, мгновение — плачет. Глаза смотрели перед собою, и было видно, что они ничего не видят.

Через несколько минут он пришел в себя, вынул платок, снял фуражку и вытер свое потное лицо.

Наблюдая внимательно за Риманом, я не заметил, откуда в это время появился хорошо одетый человек. Приподняв шляпу левою рукою, подошел к Риману и в очень вежливой форме попросил его разрешения пройти к Александровскому саду, выражая надежду, что около Гороховой он, может быть, найдет извозчика, чтобы поехать к доктору. Причем он показал на свою правую руку около плеча, из разодранного рукава которой сочилась кровь и падала в снег.

Риман сначала его слушал, как бы не понимая, но потом, спрятав в карман платок, выхватил из кобуры револьвер. Ударив им в лицо стоявшего перед ним человека, он произнес площадное ругательство и прокричал:

— Иди куда хочешь, хоть к черту!

Когда этот человек отошел от Римана, то я увидел, что все его лицо было в крови.

Подождав еще немного, я подошел к Риману и спросил его:

— Полковник, будете ли вы еще стрелять? Спрашиваю вас потому, что мне надо идти по набережной Мойки к Певческому мосту.

— Разве вы не видите, что мне больше не по кому стрелять, вся эта сволочь струсила и разбежалась, — был ответ Римана.

Я свернул вдоль Мойки, но у первых же ворот налево передо мною лежал дворник с бляхой на груди, недалеко от него — женщина, державшая за руку девочку. Все трое были мертвы. На небольшом пространстве в шагов десять-двенадцать я насчитал девять трупов. И далее мне попадались убитые и раненые. Видя меня, раненые протягивали руки и просили помощи.

Я вернулся назад к Риману и сказал ему о необходимости немедленно вызвать помощь. Он мне на это ответил:

— Идите своей дорогой. Не ваше дело.

Идти по Мойке я был больше не в силах, а потому пошел назад по Морской, зашел опять с черного хода в штаб, оттуда позвонил по телефону в управление градоначальника. Я попросил соединить меня с кабинетом градоначальника. Дежурный чиновник ответил, что его нет, но есть его помощник.

— Соедините, пожалуйста, с помощником. Я говорю из Главного штаба.

— Кто говорит? — спросил меня помощник градоначальника.

— Капитан Никольский из Главного штаба. Я сейчас был у Полицейского моста, там много раненых. Необходима немедленная медицинская помощь.

— Хорошо. Распоряжение сейчас будет сделано, — был его ответ.

Решил идти домой через Дворцовый мост. Подходя к Александровскому саду, увидел, что сад полон ранеными и убитыми. У меня не хватило сил идти вдоль сада к Дворцовому мосту. Перейдя площадь между войсками, я пошел мимо Зимнего дворца налево, по Миллионной улице, по Набережной реки Невы и через Литейный мост пробрался к себе домой. Все улицы были пустынны, я никого по пути не встретил. Огромный город, казалось, вымер.

 Как видим, никаких россказней о большевиках, первыми стрелявших в воинов, чтобы вызвать ответный огнь и мировую революцию, в   воспоминаниях уравновешенного очевидца нет. Царь, который всегда за народ, кстати, принял  нескольких наиболее покладистых рабочих, чего не догадался сделать ранее, угостил их чаем с плюшками и даровал  прощение за бунт, а также выделил подачку семьям убитых.

 

Евгений Пырков