Контрреволюция под флагом перестройки

Перестройка: гибридная революция 1985 года

В России привыкли, что реформы раз за разом уничтожают государство, для которого их начинали
В России возвращаются к политической повестке — спустя 20-30 лет после того, как она потеряла актуальность. В конце 1950-х Хрущев истолковал для КПСС сталинизм сталинской злобностью. В 1980-е Горбачев продолжил его разоблачения с того места, где их прервал Брежнев. Путин в 2014-м вернул нас к спору о границах, установленных в Европе в 1991 году. Завершая, по сути, перестройку, он заставляет нас припомнить скрытую повестку 1985 года.
Президент СССР Михаил Горбачев до конца сохранял в тайне свои намерения и хранит по сей день.

Но мечты — не повестка для политики. Апрельский пленум ЦК КПСС 1985 года, если его додумать, должен был выбрать вектор национальной модернизации. Миф «стратегического паритета» с США толкал к упору на высокотехнологичные, то есть военные сектора, а миллионы советских людей рвались утолить простой потребительский голод. Уже тут виден разрыв. Перестроек было несколько, и каждая восходит к одному из классов — наследников сталинского СССР.
Самая звонкая из них, конечно, гласность — повестка советской меритократии, проще говоря, интеллигенции. Такой же искусственный класс, как советские рабочие, колхозники и чекисты, советская интеллигенция изначально создавалась для власти. Это не значит, что интеллигент мог рассчитывать на власть.
Зато партфункционер почитался интеллигентом, а партийные кадры включались в образованное сословие.
Термином «перестройка» аппарат нацеливали на возврат к раннему лозунгу сталинизма по «перестройке кадров». Но когда Горбачев после неудачных попыток задействовать партаппарат повернул в сторону прессы, интеллигенция решила, что у нее появился лидер.
Тем временем лидера себе искал и сталинский побратим интеллигента — «простой советский человек». Он требовал льготных товаров и репрессий по справедливости. Он желал не научно-технического прогресса, а борьбы с потребительскими привилегиями. Внутри меритократической гласности началась консервативная революция Гдляна— Ельцина — Чубайса при теневом арбитраже хозяйственного аппарата. Но разве бывают такие — раздвоенные — революции?
Киевская либеральная «революция достоинства», перейдя в этноплеменную войну на Донбассе, показала, что гибридные революции есть. Запущенная Апрельским пленумом перестройка — это именно гибридная «сталинистско-антисталинская революция», в ряду других консервативных революций ХХ века — от Муссолини до генерала Перона.
Сталин сотворил в России идеальный искусственный, т. е. нежизнеспособный социум. Затем он попытался национализировать революционную утопию, но не знал, как это сделать. Торопясь, старый генералиссимус использовал негодные инструменты.
Ощутив роль русского фактора еще до войны, послевоенный Сталин навязывал победителям расизм побежденных. В котел «коммунистического нацизма» вождь бросал самые странные ингредиенты: от викторианства большого стиля с раздельным обучением полов в школах-гимназиях до панславизма, уж совсем неуместного ввиду коммунистического Китая. Все это не сработало.
Перестройка стала очередной попыткой СССР перейти к стратегии национальных интересов сверхдержавы, отчаянным проектом по заземлению на глобусе страны-полигона мировой утопии.
Нищая Страна Советов в 1985 году все еще сохраняла необъятные ресурсы — социальные и глобальные не менее сырьевых. И европейская игра Горбачева между Парижем Миттерана и Лондоном Тэтчер (боявшихся как объединенной Германии, так и слишком единой Европы) была поначалу смелой игрой. При сохранении баланса с Берлином и Вашингтоном намечалась схема финансирования на немецкие марки создаваемого в СССР полузакрытого внутреннего рынка с перспективой его модернизации. Отсюда недалеко было до ситуации, когда Союз уговаривали бы вступить в НАТО и в европейское сообщество рука об руку с объединенной Германией. Конечно, для истинно большой игры тут нужен был игрок покрупнее Буша и посмелее Горбачева. Но Рейган уже ушел.
Сталинская версия национальных интересов двулика: «Мы ориентировались в прошлом и ориентируемся в настоящем на СССР, и только на СССР». Фраза звучит твердо. Но из нее вытекало, что внешнюю политику СССР можно проводить изнутри самого СССР, не покидая рамок внутренней политики. Здесь Сталин и Горбачев мыслили одинаково — оба при внешних неудачах приступали к внутренней реорганизации.
Апрельский пленум ЦК КПСС был попыткой достройки системы до национальной государственности — проектом русского nation building в комплексе колоссальных, но решаемых проблем СССР. Всякий раз, когда это не удавалось, сталинский бронепоезд просто менял утопию. Всемирное братство сменилось на утопию потребительского счастья большинства за счет мировой торговли.
Естественно, такая утопия проворовалась еще быстрей предыдущих.
Отдельно взятая Российская Федерация не имела ни шанса приступить к национальной повестке. Было иллюзией думать, что, разъяв советский геном на части, мы извлечем особую «русскую часть России». И взбрык Владимира Путина на его третьем сроке — это безнадежный рывок к апрельской повестке 1985 года. Но теперь во имя национальных интересов развернута уже полемика со всей русской культурой — проевропейской, христианской и либеральной.
Однако изобрести России новое прошлое нельзя.
Мы привыкли, что реформы раз за разом уничтожают государство, для которого их начинали. Если нас посетит античный путешественник, кто-нибудь вроде Страбона, он непременно запишет: «Здесь веруют, что привнесение новизны ведет страну к мятежу и погибели». Наша государственность строится на необдуманности наших действий. Можно возразить: и ничего ведь, живы? Но в России 2015 года людей меньше, чем в России 1915-го. Отмечая великое 30-летие, мы вышли на демографические рубежи года 1905-го и страшно этим горды.

Глеб Павловский

Источник: forbes.ru