Два взгляда на русское богословие

Лебедь, рак и щука русского богословия

Пока общественное внимание отвлекалось на более важные вещи, в русском богословии случилось много интересного. Итак, коротко о главном.
Богослов не может не петь
Богословы сродни поэтам: они улавливают и выражают словами некие флюиды, которые чувствуются очень многими верующими людьми. Богословие для того и нужно, чтобы объяснить верующим людям, во что именно они веруют. Богослов не может придумывать свое богословие - точно так же, как лирический поэт не может придумывать аффективное содержание сексуальных отношений; он лишь выражает те аффекты, которые у него есть. Если бы было возможно поэту придумать новую эмоцию, то никто бы такого поэта не понял. Точно так же и в богословии: придумать нельзя ничего, а можно лишь говорить о той вере, которая есть. Но предметы веры бывают не менее (а гораздо более) разнообразными, нежели объекты либидинозной аффектации, а поэтому и богословие не менее (а, скорее, более) разнообразно, нежели лирическая поэзия.

Как богословие, так и лирическая поэзия утверждают только абсолютную истину. Обычно у лирического поэта достаточно социальных навыков, чтобы, переходя на прозу, перестать утверждать абсолютное превосходство своего лирического объекта над всеми прочими. Богослову это сделать гораздо труднее, так как он является поэтом своего божества всегда: у него не бывает времени, когда его Аполлон не требует его к священной жертве. В отличие от поэта, богослов не может не петь.
Что могла христианская империя
Богослов социально защищен только тем, что общество, даже весьма религиозное, помещает его в специальное гетто. Скажем, в Византии было христианство с его ригористическими требованиями даже для мирян, но при этом в светском законодательстве регламентировались права и обязанности иноверцев и проституток, то есть тех, кому христианская религия отказывала в праве на существование. Так общество защищается от богословия, а заодно защищает и богословие от общества. Чистое богословие, как и всякая чистая идея, несовместимо с жизнью.
Традиционное христианство говорило своему средневековому христианскому обществу: хватит уже этой вашей жизни, подумайте о едином на потребу! А общество в ответ било в морду (применительно к юродивым это все осуществлялось буквально). А христианское государство было нужно для двух вещей: чтобы разнимать общество и последовательных христиан, не давая им убить друг друга, а в то же время не давать им потерять друг друга из виду и сохранять между ними динамическое равновесие, нужное для обеих сторон. Христианству был нужен от государства его человеческий ресурс, а государство ходило на поклон к христианству за смыслом. Государство не хотело оставаться без служения высшему смыслу и, в меру своих недостаточных сил, служило ему на самом деле. В Новое время это изменилось. Собственно, Новое время тогда и началось, когда государства эмансипировались от потребности в высших смыслах.
У христианства одна проблема: собственная агрессия
Христианское богословие вновь оказалось внутри крайне агрессивного по отношению к нему общества без всякой социальной защиты. Но само-то оно тоже не сахар - ему присуща внутренняя агрессивность, и оно все время «нарывается». Уже в Новом Завете это хорошо видно, где поведение Христа и апостолов - постоянные перепады между «тихостью» и агрессией. Христианство все время пытается обыграть «мир», отказываясь играть по его правилам. И за это дополнительно получает от «мира» за нарушение правил его игры. Но, играя с более сильным противником не по его правилам, ты всегда имеешь шансы выиграть, обращая силу противника в его слабость, а собственную слабость - в силу.
В современном мире для выживания христианства осталось только три опции - и это выразилось в формировании трех типов богословия. Каждая из этих опций соответствует своему особому христианству, единственно истинному с его собственной точки зрения.
Итак, у христианства проблема: необходимо что-то сделать с собственной агрессией по отношению к окружающему обществу. Она особо обострилась в ХХ веке. На традиционном для христианства языке эта проблема называется отношением христианства к «миру», который, как сказано в Новом Завете, «во зле лежит» (Первое послание Иоанна 5:19).
Христианский джихад за либеральные ценности: Валерия Новодворская
Было предложено три типа решений. Они более-менее одинаковы во всех христианских конфессиях, но, простоты ради, мы будем говорить только о православии.
Решения первого типа предлагаются либеральным христианством. Суть их в том, чтобы предложить христианству перестать быть агрессивным. Это очень трудно, так как просто не замечать агрессию, когда она есть, невозможно. Поэтому тут предлагается отождествить христианскую агрессию с какой-то другой агрессией - полезной с общечеловеческой точки зрения.
С общечеловеческой точки зрения, за последние 2000 лет европейская цивилизация достигла определенного прогресса. Люди стали гуманнее, больше ценить свободу и т. д. Можно сказать (и не ошибиться), что это влияние христианства. Но можно сделать и более сильное, а поэтому более спорное утверждение, будто это христианство и есть. Улучшая общество вокруг себя, христианство исполняет свое предназначение. Христианская агрессия должна проявляться именно здесь. Христиане должны быть агрессивны в борьбе за права человека и ценности демократии. Но по отношению к обществу, где во главу угла ставятся права личности, у христианства агрессии нет и не может быть. «Мир во зле лежит» - это было сказано о рабовладельческом обществе первого века по Р.Х., а к современному обществу это применимо в гораздо меньшей мере - лишь постольку, поскольку в нем еще нарушаются права человека.
Да, права человека подразумевают в том числе и права на то, что христианство традиционно считает грехом (особенно много примеров можно привести из области сексуальной морали). Но это, скорее, проблема самого христианства, а не общества. Христианство должно развивать собственное учение, чтобы приводить его в более полное соответствие с современным общечеловеческим представлением о потребностях человека. Христианство не имеет права заявлять, будто оно знает об истинных потребностях человека нечто такое, чего не знает больше никто. Оно может и должно быть только «самым лучшим» выразителем той истины о человеке, которую знает и вся остальная европейская цивилизация, ведь сама эта цивилизация уже и так христианская, пусть даже сама она и забывает о том.
Можно еще долго говорить о подробностях разных либеральных доктрин, но в общих чертах уже стало понятно, о чем идет речь. Присущая христианству агрессия в отношении общества переопределяется как агрессия одного типа общества по отношению к другому. По отношению к «правильному» обществу христианство перестает быть агрессивным. Поэтому христианский либерал плюралистичен, бел и пушист - но ровно до тех пор, пока вы не покушаетесь на ценности плюрализма и либерализма. Подразните христианского либерала на темы личной свободы - и вы удостоверитесь, что с религиозной агрессией у него все в порядке.
После недавней кончины жертвенной и неудержимой Валерии Новодворской в современной России не осталось яркого и харизматичного богослова, выражающего идеи либерального христианства. Многие либералы не принимали ее за свою, так как ее агрессия была откровенной и проявлялась вовне. Она не стеснялась призывать европейскую цивилизацию к новому крестовому походу против пережитков темного средневековья. Свой личный крестовый поход она как начала еще в юности, так и не останавливала до самой смерти. Жизнь ее была жесткой и аскетичной. Она была настоящим религиозным лидером без каких бы то ни было оговорок - отнюдь не в смысле интеллигентского трепа на кухне. Она умерла с боевым топором в руке, как и подобает христианскому викингу. Можно быть ее богословским оппонентом, но нельзя не уважать ее как солдата. Наверное, где-то в христианском раю есть специальное отделение, куда добрые ангелы-валькирии приносят души подобных героев...
Различие между ней и «мирными либералами» только психологическое, а не богословское. Более распространенный у нас тип либерала обращает свою агрессию внутрь, и тогда его агрессия проявляется как депрессия. Классик «депрессивного либерализма» в нашем богословии - покойный американский протоиерей русского происхождения Александр Шмеман. Шмеман - это такое же богословие христианского джихада за либеральные ценности, как и Новодворская. Но это богословие заранее проигранного джихада. Богословие тех, кто, разделяя с Новодворской ее представления о целях христианства и о тех методах, которыми они могут быть - теоретически - достигнуты, не имеют решимости этим методам следовать. Остается утешение в том, что якобы христианская истина никому не нужна и должна проигрывать. Но оно не очень утешает. Отсюда вместо заразительной энергии Новодворской - заразительные сплин и депрессия Шмемана.
Богословие «общественного животного»: Всеволод Чаплин
Еще одна довольно универсальная стратегия выживания зеркально противоположна стратегии либеральной. Она тоже подразумевает джихад, но уже за ценности антилиберальные. Сейчас она принята в качестве мейнстрима в российской полугосударственной церковной организации - РПЦ МП.
У нас совершенно неверно отождествляют эту стратегию с лишенным всякого богословия шкурным прислуживанием власти. Это грубая ошибка, часто приводящая к неверным прогнозам и прочим недоразумениям в связи с РПЦ МП. Здесь, скорее, прислуживание властям следует из богословия, а не наоборот. И к тому же это прислуживание избирательное: внешняя угодливость прикрывает мошенничество, когда берут большие материальные активы под обещания оказать услуги, которых заведомо оказывать не собираются, да и не могут. Недавний пример - Украина. Она якобы надежно приклеивалась к России посредством единой церкви РПЦ МП. Для Кремля стало неожиданностью, когда выяснилось, что вместо клея Московская церковь оставила на Украине жирный плевок. Зато для самой РПЦ МП стал неожиданностью провал ее всегдашней паразитической стратегии, когда вдруг не получилось обычное «пришла зима, настало лето - спасибо РПЦ за это».
Итак, что же это за идеология, которая, по возможности, точно противоположна либерализму? Это очень архаичная и поэтому фундаментальная для человеческой социальной психологии идеология первобытной общины. По большому счету вся международная политика до сих пор строится на этой идеологии. В современной России она более всего знакома в качестве идеологии уголовной: было бы не совсем верно сводить ее только к системе уголовных «понятий», так как нервом этой системы служит вовсе не содержание самих «понятий», а распределение права их нарушать. Как и в современной (и любой другой) международной политике нервом является вовсе не содержание правил, а распределение права на их нарушение. Как говорят в современной России, «друзьям - всё, остальным - закон». Так что ничего особенно дикого и отсталого, несмотря на архаичность, в этой системе правил нет. Она построена на совершенно фундаментальных для человека и поэтому по-настоящему общечеловеческих ценностях. Отрицая эти ценности, ты в определенном смысле отрицаешь человека. А христианство, когда оно хочет стать совместимым с жизнью, имеет перед собой два пути: либо либеральный, либо вот этот первобытно-общинный. Оба этих пути предполагают опору на что-то человеческое: либо на ценности индивидуализма, либо на ценности коллективизма. Но обе находятся в конфликте с чем-то не менее важным в человеке - либо с человеком как аристотелевским «общественным животным», либо с человеком как личностью. Забегая недалеко вперед, скажу, что у христианства есть еще третий путь - конфликта с человеком сразу и как с «животным общественным», и как личностью.
Блестящим богословом этого первобытно-общинного христианства смог стать протоиерей Всеволод Чаплин. С бесстрашием, достойным Новодворской, он произносит такие истины, которые не решаются даже тихо продумать про себя большинство из его единоверцев.
Самое замечательное его достижение - «евангелие богатства». Суть его как раз в том, что если какие-то особенные права начальства оказываются не прописанными в Евангелии, то мы их пропишем в особой инструкции для служебного пользования. Речь тут именно о том, чтобы поставить евангельские нормы в такой контекст, в котором станет понятно самое в них главное - кому их позволено нарушать. Согласно первобытно-общинному определению власти, это церковное начальство и его друзья, то есть те, кто получил разрешение от начальства. Обязанность начальства состоит в том, чтобы навязывать народу Евангелие, и уже в силу этого само начальство под Евангелием состоять не может. «На таковых несть закона» (Послание к Галатам 5:23), - сказал бы апостол Павел, если бы он разделял богословие о. Чаплина.
Церкви о. Чаплина, как он сам утверждает, «...приличествует обладать... достаточными знаками материальных возможностей, чтобы на равных говорить с теми, кто "встречает по одежке" и, быть может, пытается вести себя с позиции силы, опираясь на свое богатство и влияние».
Наивный христианский читатель может подумать, что о. Чаплин тут намекает на нечто странное. Например, когда Святейший Патриарх проповедует блудницам, то он, якобы, тоже стоит вдоль трассы, умело встраивая свою христианскую проповедь в разговоры о трудностях профессии. Но так понимают о. Чаплина только те, кто выдергивают его слова из контекста. А в подлинном контексте о. Чаплина понятно, что никакие социальные низы патриарха не интересуют и интересовать не должны. Его задача как племенного вождя православных - курить трубку мира с вождями других кланов, а между ними, вождями, не существует никаких евангелий.
Вера Чаплина - это вера в церковную власть. Она настолько чиста и откровенна, что светские журналисты не всегда верят ушам своим. Взять, например, такое почтенное СМИ, как «Русская служба новостей». Чаплин говорит (как можно послушать в аудиозаписи): «В церкви нет демократии. В церкви полнотой власти обладает епископ. Точно так же, как в царствии Божием полнотой власти обладает Бог». Но в расшифровке на сайте, в ущерб логической связности, - но зато в большем согласии со здравым смыслом - появляется «не»: «В церкви нет демократии. В церкви полнотой власти обладает НЕ епископ. Точно так же, как в царствии Божием полнотой власти обладает Бог».
Церковность веры о. Чаплина проявляется в том, что начальство, в которое он верует, - церковное, а не светское. А чего еще надо?
Веру в начальство о. Чаплину недавно пришлось защищать от о. Андрея Кураева, который как-то неправильно понимал роль гомосексуализма в системе церковного управления общей для них церкви, РПЦ МП.
В церкви о. Чаплина гомосексуализм запрещен и должен быть запрещен, но совсем не по той причине, по которой он запрещен в Новом или Ветхом Завете. Он запрещен для того, чтобы стать продуктом потребления церковного премиум-класса. Гомосексуализм в церкви о. Чаплина - это награда. На него получают право только на высших степенях иерархии, а все остальные - постольку, поскольку они обслуживают находящихся на этих степенях и сами рассчитывают туда пробраться, как говорят в народе, через... (то, что противоположно голове). Эта награда желанна, поскольку высшие должности в церкви требуют безбрачия, а приходят делать церковную карьеру люди далеко не аскетического настроя. Если обет безбрачия их не очень заботит, то часто по той причине, что их интересуют не женщины. А поэтому даже и «нормально» ориентированные иерархи РПЦ МП (даже такие, которые имеют неофициальных жен женского пола) вынуждены защищать права гомосексуалистов. Но не рядовых. Поэтому ЛГБТ-движению никто в РПЦ МП сочувствовать не будет. Гомосексуализм нужен как одна из высших наград на высших степенях церковного служения. Причем нужен он там даже тем, кто сам им не пользуется. Ты лично можешь не пользоваться, но то, что ты называешь церковью, не пользоваться не может.
Диакон Андрей Кураев в ноябре 2013 года позволил себе вынести сор из избы, рассказав на всю страну про гомосексуальные нравы Казанской епархии. Если бы в гомосексуальных скандалах на глазах мусульман были замешаны светские госчиновники (хотя им, в отличие от церковных, по закону никто не запрещает быть гомосексуалистами) - смена чиновников не замедлила бы произойти, и им бы еще надо было радоваться, если бы их отпустили без уголовных дел (как водится, за экономические преступления). Но РПЦ МП не может такого позволить. Она сделает виноватым отца Кураева (его уволили отовсюду, где он работал), а главного казанского любителя семинаристов еще и наградит (вот тут о. Кураев кратко перечисляет главные факты). А о. Чаплин станет тем богословом, который объяснит обществу, что о. Кураев одержим гордыней и действовал против церкви.
О. Кураев может иметь другое мнение, но объективно о. Чаплин прав. Нельзя было посягать на главное право «премиального класса» - право нарушать нормы Евангелия, а тем более в таком чувствительном и жизненно важном вопросе. Потому что в церкви (общей церкви о. Чаплина и о. Кураева) вопрос гомосексуализма - это вопрос власти. Примерно так же, как и в тюрьме. Отцу Кураеву не надо было замахиваться на святое. А о. Чаплин будет до последнего защищать право Святейшего Патриарха и верных ему епископов иметь в виду всю подчиненную ему так называемую им церковь.
Богословие пропеллера: Андрей Кураев
Диакон Андрей Кураев не умер физически, как Новодворская, и не замер в единственной позе, как Чаплин. Он меняется и развивается. Кто-то считает, что он лживый и продажный, но это параноидальная подозрительность - типичная для религиозной субкультуры и малопродуктивная в качестве средства познания реальности. Просто Кураев считает, как настоящий поэт (или богослов: тут нет различия), что продать не можно вдохновенье, а рукопись - можно и должно.
Он разделяет традиционный для христианства скепсис как по отношению к человеческой личности, так и по отношению к первобытно-общинной организации общества. И в то же время он считает, что своя, человеческая правда есть и за тем, и за тем. Но христианство при этом ни там и ни там. Отец Кураев понимает, что христианство должно сражаться на оба фронта - и с человеком по отдельности, и с человеческим обществом: на людей нельзя надеяться ни в каком виде, как заметил еще Псалмопевец Давид, сказавший: всяк человек ложь (то есть «ложен» - в смысле «обманчив»). Христианские святые тоже думали как-то похоже, поэтому о. Кураев инстинктивно им доверяет. Поэтому его христианство заведомо более традиционное: в отличие и от Новодворской, и от Чаплина, он считает, что надо учиться христианству именно у святых, а не у церковного начальства и не у всех подряд гениев человечества.
Все это очень работоспособные идеи, но если к ним ничего не добавить, то с ними одними богословие начинает буксовать. Оно сразу же приводит к внутреннему конфликту с существующей церковной властью, и, что самое плохое, с этим конфликтом непонятно, что делать: ведь поверить, как Новодворская, что значение епископата ограничивается ролью координаторов народного волеизъявления, тоже не получается. А теоретического ответа на вопрос, как менять епископат, если он исповедует богословие Чаплина, в этом кураевском богословии не существует.
Единственная светлая идея, которая уже пришла в голову о. Кураеву, во-первых, наивна, а, во-вторых, заимствована как раз из богословия о. Чаплина: нужно убедить светскую власть слегка почистить власть церковную. На это и надеялся о. Кураев, когда пытался раздуть «голубой» скандал в Казани и радовался, что его морально поддерживают сотрудники местного ФСБ. В богословии о. Чаплина такой подход выглядел бы более органично, но в богословии о. Кураева тут нельзя не увидеть внутреннего противоречия.
Это у сотрудников ФСБ в Казани проблемы, а вовсе не у государственной власти. Потому они-то Кураева поддержат, а вот власть не поддержит ни в коем случае. Это ведь сотрудникам казанского ФСБ, а не кремлевским чиновникам приходится лично разбираться с эффективностью церковно-гомосексуальной рекламы исламского экстремизма, организованной Казанской епархией. Но власть их проблемы замечает лишь немногим более, чем проблемы верующих вроде о. Кураева. В первую же очередь нашу государственную власть интересует она сама. Ее главная забота - не позволить ревнующим не по разуму ни о. Кураеву, ни наивным сотрудникам ФСБ ее расшатать. А она такова, что нынешняя РПЦ МП является ее составляющей. И поэтому церковных функционеров, точно так же как госчиновников, нельзя публично наказывать, уступая требованиям народного возмущения. Госчиновник, даже если он в рясе, может быть наказан только по инициативе начальства. Пока отторжения РПЦ МП от Кремля окончательно не произошло, в Кремле будут плеваться, ругаться, но все равно защищать эту структуру. И, в отличие от о. Кураева, в Кремле хорошо понимают, что если ударить по «голубому лобби», то структура РПЦ МП обрушится полностью. Таких взрывов и разрушений прямо под своими стенами Кремль, насколько это от него зависит, не допустит.
Чтобы разрешить себе надеяться на светскую власть, нужно было допустить, что она христианская, хотя бы неформально. Что для нее важен, прежде всего, моральный авторитет ее государственной церкви. А ведь этого нет совсем. От государственной церкви требуется сидеть тихо и исполнять функции декоративные, и тут как раз кстати моральный компромат, а не авторитет.
В здравом уме и твердой памяти сам о. Кураев никогда бы не упустил этого из виду. Это, может, по богословию Чаплина выходит, что наша гражданская власть - христианская, а так-то она светская, и даже более чем. А тут пришлось понадеяться на гражданскую власть, так как последняя надежда умирает последней. Но какое же это богословие? Богослов обязан признать реальность такой, какая она есть, и при этом не потерять бодрости духа, так как Бог сильнее какой бы то ни было реальности.
Несбывшаяся надежда на гражданскую власть - одно из многих разочарований на богословском пути о. Кураева, но оно не характеризует его богословие по существу. Это просто минутная слабость. А если по существу, то реальный ответ его богословия на проблему церковной власти - это просто терпеть то, что есть. Можно утешать себя тем, что и такая власть благодатна и в церкви возможна. Кто-то скажет, что невозможна и безблагодатна, но тогда окажется нечем себя утешать, и это действенная причина, чтобы все-таки решить, что возможна.
Если рассматривать богословие Кураева в статике, то на этом следует поставить точку. Это его главное богословское заключение на сегодняшний день. Но мы уже упоминали, что его богословие не статично. Поэтому не надо придавать слишком много значения его богословской позиции на каждый данный момент. Нужно смотреть в динамике.
А в динамике у о. Кураева имеет место пропеллер. Когда он дает интервью, он старается не поворачиваться спиной к камере, и поэтому многие журналисты об этом не знают. Но это пропеллер управляет отцом Кураевым, а не о. Кураев пропеллером (о. Кураев - далеко не Карлсон). Пропеллер все время ставит его в дурацкое положение. Когда-то его занесло (тем самым пропеллером) в миссионеры, а теперь он увидел, что привел толпу народа к неведомым упырям: оказалось, что и сам-то он не знал в своей церкви чего-то очень существенного.
И что теперь? Лично я не знаю, но просто вижу, что смириться с очередным энергосберегающим решением у о. Кураева не получится. Пора пожелать ему удачи и запасаться - кому-то попкорном, кому-то молитвой...

Епископ Григорий Лурье

Источник: snob.ru   

---------------------------------------------------------------------

 Новая философская энциклопедия
                                ПУТИ РУССКОГО БОГОСЛОВИЯ
Обзор монографии протоиерея Георгия Флоровского
Страшный софизм висит над миром. Известный каждому, принятый всей образованной публикой, уважаемый большинством ученого мира, он носит название «противоположность Знания и Веры». Являясь знамением XX века, антиномия этих двух родовых сил человеческого Духа, была унаследована нами от Просвещения XVIII и позитивизма XIX веков. И на протяжении последних двухсот лет человечество не раз жестоко поплатилось за это…
Убежденность в противоположности (точнее, в антиномизме) веры и знания есть продукт цивилизации. Точнее, «цивилизованного бескультурья». Того самого, что Александр Солженицын назвал «образованщиной». А ученик Алексея Лосева, уральский философ Владимир Бакшутов именует «дипломированным мещанством».
Между тем культурный взгляд на историю цивилизации древней и современной свидетельствует, что такое «цивилизованное бескультурье» в писаной истории человечества уже давным-давно было подвергнуто творческому преодолению и продуктивному упразднению. Сократ и Спиноза, Гегель и Иван Ильин , Сергий Булгаков и Владимир Соловьев – каждый из них, потрудившись над этой «апорией», убедительно рассказал человечеству о том, что «бескультурная цивилизованность» – это вещь, пострашнее Дьявола.
Так, религия – ИНСТИТУТ ОТНОШЕНИЯ ЛЮДЕЙ ПО ПОВОДУ ВЕРЫ – вопреки позитивизму и «просвещенчеству», неизбежно рождает и свое зеркальное отражение в стихии Истины. Это – знание о Вере, т.е. богословствующая наука или теология. Дух образованщины, который всерьез затронул мозги советской интеллигенции, получившей в вузе крохи философии в курсе атеизма, в ответ на это институциализировал и цивилизованный предрассудок, согласно которому теология – это непременно схоластика, а схоластика – это антифилософия. (Что философия суть наука, а не НАУКА(!) – это подразумевалось как бы само собой).
Однако, элементарная философская грамотность обязывает нас видеть в истории мировой философии её теологический состав. И, в то же время, смотреть на историю теологии как на богатейший материал и арсенал собственно философской мысли человечества. Ведь БОГ и ИСТИНА – интимнейшие друзья. И не менее уважительные друг к другу соперники. «Божественный свет» Истины и «Истинный лик» Бога – первостепенные проблемы той и другой дисциплины. Буквально все философские классики это хорошо понимали, о чем свидетельствуют такие термины как «религиозная философия» с одной стороны и «диалектическое богословие», «конкретная метафизика» – с другой. Понимание это было выковано в непреходящее правило мирового «философского цеха» – АТЕИЗМ без… БЕЗБОЖИЯ!
Феномен же «безбожного атеизма», в лоне которого проходил свою духовную муштру каждый советский школяр, трансформировался в ложную альтернативу: либо бесчеловечный теизм (спутанный с историей религии как социального института), либо безбожный атеизм (=гуманизм).
Справедливости ради нужно признать, что в историю религии составной частью входит и весьма авторитетный комплекс идей о человеке-христианине как «рабе божьем». Еще ранее Платон говорил о человеке-кукле, которым лишь играет бог. Эта версия христианства и, соответственно, теологии имеет хождение и сейчас. Именно версия такого «безлюдного христианства» и подвигла Фридриха Ницше на богоборчество. Готовясь к разоблачению софистики бесчеловечного теизма, он писал: «Говорит во мне истина. Но моя истина ужасна: ибо до сих пор ложь называлась истиной. Переоценка всех ценностей – это есть моя формула для акта наивысшего самосознания человечества, который стал во мне плотью и гением».
Но в борьбе с ложью, сам Ницше в этой лжи и увяз. Он ответил софизмом – на софизм! А именно: ежели христианство может быть антигуманным, то гуманизм должен быть безбожным, решил он. И эта «софистика» накрыла своей зловещей тенью весь XX век…
Между тем, человеческий «страх перед Богом» – лишь начало мудрости. Он сродни страху ребенка, который боится совершить ошибку. И, с точки зрения любой серьезной философии, не следует всего лишь начало софио-генеза выдавать за Мудрость всю! То есть, не следует путать «абстрактное» с «конкретным». Опираясь именно на этот закон «Конкретности бога и человека», русская мысль разработала уникальное понятие «Богочеловечества», при помощи которого она смогла очертить уникальный «Космос» русской истории и её философии, а именно: сферу СО-трудничества Бога и человека в Общем ДЕЛЕ преображения мира.
Однако, чтобы сотрудничать с Самим Богом, нужно стать достойным этого. Следовательно, восстановить во всей полноте «главные Родовые способности» человека и его духа. Русский философский ренессанс начала этого века, вслед за Вл.Соловьёвым, попытался осуществить акт «критики отвлеченных начал». Как единство Теологии, Философии и Науки, обретающих друг друга в «совершенном всеединстве», было понято оно.
…Эта стихия познающего себя всеединства недавно сделалась доступной нам в связи с публикацией фундаментальной монографии протоиерея Георгия Флоровского «Пути русского богословия». Опубликованная в 1937 году в Париже, она стала не только характеристикой пройденного пути, но и оценкой свершаемого времени. Свое же время, в самом конце исследования, автор расценил так: «В нынешний лукавый и судный день богословие вновь становится каким-то «общим делом» …Вновь открывается богословская эпоха… Наше время вновь призвано к богословию».
Если цель монографии Флоровского – осмыслить пути богословия русского, то какова же цель богословия вообще? Какова специфика богословской мысли как таковой?
- Нужно стремиться не столько к свободе, сколько к истине. Ибо только Истина освобождает, - был его ответ.
Природа богословского познания состоит в том, что знающий Истину, во-первых, свидетельствует о ней другим; во-вторых, призывает к смирению пред ней; в-третьих, сам смиряется и склоняется.
Такое «демонстрирующее свидетельство в смирении» суть последнее доказательство её подлинной всеобщности. Ведь свидетельство пред другими об Истине, но без собственного смирения перед ней, чревато суетным свое-мыслием, следовательно, ложью.
Нетрудно заметить, что подобная постановка вопроса глубоко укоренена в мировой философской классике, а именно: познание Истины, как и познание Бога, должно быть, прежде всего, «истинным», а не каким-то иным! Поэтому «Пути русского богословия», помимо всего прочего, - это ещё и серьезная книга о сущности философии русской, о становлении «нового субъекта философии» на её русском историческом пути.
Исторические и гносеологические «соблазны» этого пути описаны Флоровским до предела детально и любовно. Высокая философская квалификация автора – его умение мыслить Идеями – учит современного читателя настоящей Диалектике, неизмеримо расширяя наш весьма заскорузлый «идеологический кругозор».
Вот основные диалектические этапы этого «русского соблазна» (термин Флоровского): Крещение Руси – это её национальное самообретение через самоотречение; сложился дуализм культуры дневной (христианской) и ночной (языческой); из этого обстоятельства может проистекать «двоемыслие» и «двоеверие»; греческая стихия то помогала обрести себя, то, наоборот, утратить; то западничество выступало в виде старины, то обретение почвы – в виде равнения на Запад; с одной стороны, латинизм, не совместим с православием, а с другой – отвергать латинизм совсем еще не значит укреплять православие; «петровский переполох» расколол церковный опыт через молитву славянскую, а богословие латинское – открыв путь протестантизму на Руси; поиск выхода из такого положения привел к религиозному хождению в народ, что породило неверие верхов и суеверие низов (возникла возможность выдавать суеверие за «подлинную» веру; лишь в религиозной гносеологии В.Соловьева было намечено правильное соотношение «эмпирического» и «метафизического» для богословия и церкви.
Петровский же переполох завершился к 1917 – 1918 году…
Вывод автора: православие сегодня – это не только «предание», но и «задача». «Патристика, - соборность, - историзм, - эллинизм, - все это сопряженные аспекты единого и неразложимого задания», - пишет он. «Нет, не от греческого засилья страдала и пострадала русская богословская мысль, но именно от неосторожного и небрежного перерыва эллинистических и византийских преданий и связей».
От себя добавим: дело А.Лосева – многотомная «История античной эстетики» – не явилось ли конкретным ответом русской философской классики XX века на этот страстный богословский призыв?
В книге Флоровского мы находим весьма характерную оценку и «социалистического соблазна». Социализм – это «заблудившаяся жажда соборности», - полагал он. И в самом деле, у православия и социализма оказалась одна и та же историческая судьба, одни и те же предатели Идеи…
Так второе десятилетие XIX века в России прошло под знаком Библейского общества. В 1816 году было решено издание русской Библии. За первые десять лет работы было издано книг на 43-х языках и наречиях 704.831 экземпляр. «Успех создавался именно административным внушением или приказом, «благовестие» слишком часто передавалось точно по команде». Губернаторы начали говорить речи, совершенно похожие на проповеди; городничие и градские головы, капитан-исправники с успехом распространяли Священное Писание и доносили о том по начальству в благочестивых письмах. Выработалось особое ведомственно-библейское лицемерие. В итоге весь остаток XIX века господствовал незыблемый принцип: не сметь защищать православие... без разрешения начальства!
Вспомним, что век спустя, оформился и святой принцип «коммунистического воспитания трудящихся», а именно: только начальство знает, что такое настоящий социализм! Но, ведь, «командная» Библия ничуть не лучше «командного «Капитала». Результат же, в обоих случаях, оказался один: антихристианство и антикоммунизм…
Философским апофеозом в богословско-историческом анализе «русского соблазна» является, на наш взгляд, последняя глава монографии под названием «Разрывы и связи». Её главная мысль: всемирная отзывчивость русской души есть «во всяком случае роковой и двусмысленный дар». Почему?
Предательская способность к тем культурно-психологическим перевоплощениям или превращениям, о которых говорил Достоевский в своей Пушкинской речи («нам внятно всё – и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений…») очень затрудняет, по Флоровскому, творческое собирание души. «В этих странствиях по временам и культурам всегда угрожает опасность не найти самого себя… И создаются в душе какие-то кочевые привычки, - привычка жить на развалинах или в походных шатрах».
Когда-то подобную душевную трудность мыслящего человеческого Духа Гегель подытожил так: существует неизбывное стремление к бесконечности. Бесконечность же бывает «дурная» или «истинная». Человеческая душа часто путает их…
И в порядке, так сказать, полемического согласия с Гегелем, мы находим у Флоровского такую вот итоговую мысль: стихия народной души синтезируется не «логосами», но «любовью». Точнее, «самоотречением перед Истиной» этой народной души.

х х х

…Говорят, что Вера – связь между Богом и Человеком. Это, конечно, так, но не совсем. Ведь есть Вера, но есть и СУЕверие. В отличие же от позитивистского суеверия «образованных людей», истинная Вера – это общая способность Бога и Человека, живущих в этом мире. И состоит их посюсторонняя общая способность в знании о том, что когда человек истинно верит в Бога, то Бог знает о нем.
А это означает, что в Бога можно, конечно, верить. Но можно Бога и ЗНАТЬ.

В.МОЛЧАНОВ, кандидат философских наук,
член совета городского семинара по русской, немецкой и греческой философии
«Русский Логос».


- В кн: «ДЕТСТВО. ОБРАЗОВАНИЕ. БОГОСЛОВИЕ И КУЛЬТУРА. (Возрождение софиологии и софиология возрождения на Урале).
Материалы Круглого стола научной и педагогической общественности

Правительство Свердловской области
Екатеринбургская епархия Русской Православной Церкви
Московский Патриархат
Педагогическое общество России
Свердловское областное отделение
Институт Человека при Восточном отделении
Национальной академии Наук Республики Казахстан
Воронежский государственный педагогический университет
Восточно-Казахстанский государственный университет
Школа «ПОИСК» № 182 г. Екатеринбург
Технический директор издания - ГУКИН В.А.
Екатеринбург, 1998.
- НАУКА УРАЛА ( назв. «О путях «русского соблазна»), № 25 (575), ноябрь 1992 г. Тираж 3000.