Владимир Исаков «Председатель Совета республики»
(Парламентские дневники 1990- 1991 г.)
«Дело Морозова»
Судебные процессы 70-х, 80-х… Что мы о них знаем? В сущности – почти ничего. Достоянием гласности стали крупные «хозяйственные» дела, поражающие нелепой методичностью, с которой государство выбивало людей творческих, инициативных, посмевших переступить рамки бюрократических инструкций.
Дела «политические» известны меньше. Это и понятно. Их организаторы и исполнители в основном – на прежних местах. Кое-кто успел подрасти по службе, а иные выбились в правофланговые перестройки. Реабилитация политических осужденных – болезненный удар по их служебному положению. Не говоря уж о том, что с 1 января 1988 г. вступил в силу закон, позволяющий предъявить иск о возмещении причинённого ущерба…
В «Бюллетене Верховного Суда СССР», 1989, №2 опубликовано весьма примечательное постановление. Граждане Анаденко и Волков имели неосторожность придерживаться неортодоксальных взглядов на нашу экономическую и политическую систему, руководящую роль коммунистической партии. Своими мыслями легко делились с родственниками и близкими друзьями, весьма опрометчиво подготовили статью в редакцию газеты «Правда». В октябре 1982 года Киевский городской суд осудил первого – к семи годам лишения свободы с последующей ссылкой на пять лет, второго – к пяти годам со ссылкой на два года. Крепко же насолили они государству своими «бреднями», если удостоились наказания наравне с убийцами и насильниками!
В сентябре 1988 года Пленум Верховного Суда СССР отменил все судебные постановления по данному делу, указав: «Рукописные документы Анаденко и Волкова содержат резкую критику политики Сталина, Брежнева и некоторых других лиц, отдельные утверждения носят дискуссионный характер, однако они не содержат состава преступлений…»
Победа законности, торжество здравого смысла? Можно сказать и так… только язык не поворачивается. Анаденко пришлось ждать этого «торжества» шесть лет. И не все осужденные дожили до светлого часа…
Представляю одного из них – Морозов Валериан Федорович. Родился в Нижнем Тагиле 31 октября 1926 года. Умер в Свердловской областной психиатрической больнице 26 января 1989 года. Дальше о себе он расскажет сам.
«Я не могу оставить свое правдоискательство...»
(Из письма В.Ф.Морозова Генеральному Прокурору СССР)
«Я родился и вырос в Нижнем Тагиле Свердловской области. Здесь до войны окончил школу, вступил в комсомол и в первые дни войны, четырнадцати лет, поступил на завод слесарем. Здесь закончил очно Нижне-Тагиль-ский металлургический техникум, где в 1944 году вступил в партию, и работал помощником мастера и начальником смены в мартеновском цехе металлургического завода имени Куйбышева (ныне мартеновский цех №3 Нижне-Тагильского металлургического комбината им. Ленина). После учебы в «Уральском политехническом институте очно, работал в мартеновском цехе N 1 НТМК, в Нижне-Тагильском управлении треста «Уралдомнаре-монт», в Нижне-Тагильском педагогическом институте, в Уральском филиале ВНИТИ, в Нижне-Тагильском отделении Свердловского проектно-конструкторского бюро автоматизированных систем управления. В Нижне-Таги-ле написал кандидатскую диссертацию «Эффективность совершенствования ремонтных работ в металлургии», здесь же женился, здесь выросли мои дети и растут внуки. По своей работе, по учебе, по преподаванию, по лекциям в Нижнем Тагиле меня знают тысячи, а по печальной славе, думаю, сотни тысяч. Это вынуждает меня обратиться к правосудию за помощью по восстановлению моего доброго имени…
Существо моего дела в следующем. Мне в жизни пришлось четырежды «сдавать» политическую экономию – в техникуме, в институте, в университете марксизма-ленинизма, в составе кандидатского минимума. Но я никогда не мог понять, как можно «отнять стоимость», «овеществить» (превратить в вещество) труд (очевидное «невещество»), что делают лошади, если трудиться они не могут и пр. И воспринимал эту политическую экономию как замшелый «Ветхий завет» с его догматами, вроде «Отче наш! Иже еси на небеси!» Куда «иже», сколько «еси»?
Однако, когда я «сдавал» политэкономию ради получения удовлетворительной оценки, я делал вид, что мне все понятно, так как отлично понимал, что малейшее сомнение лишит меня стипендии или возможности учиться. Я намеренно подличал, подстраиваясь под всех, и конечно, тогда у меня еще были сомнения в правильности своих выводов, я еще считал, что не может быть, чтобы «весь взвод не в ногу». Но при подготовке диссертации, не связанный необходимостью добиваться хорошей оценки, я серьезно проштудировал «Капитал» и все имеющиеся в, то время учебники политэкономии. И поразился – во-первых, Маркс во многом (и основополагающем) примитивен и неправ, а, во-вторых, даже там, где он совершенно прав, в десятках случаев, учебники настолько вульгаризировали, выхолостили и исказили марксовы мысли, что представили его буквально дураком. Таким образом, то, что учебники выдают за «марксизм-ленинизм» является не только совершенной антинаукой, но и безусловно, антимарксизмом…
Но еще много лет я не мог поверить в факт вырождения нашей политэкономии, допускал «ложь во спасение», не верил, что «весь взвод не в ногу». Я еще долго верил, что это – временное недоразумение, о котором не знает партийное начальство. Но когда я перешел на работу в институт преподавать эту политэкономию, когда с амвона (кафедры, конечно) нес эту ахинею и должен был на большой схеме объяснить детям (студентам, конечно), почему (в противовес школьным их знанием) 1080 + 100 = 1080, я не выдержал и едва остался жив после инфаркта.
Работая на кафедре политэкономии, я близко познакомился с «учеными» - политэкономами. Многих из них я знал и раньше. Но теперь я с ужасом понял, какая это сволочь, насколько они – выродки и оппортунисты. Они отлично понимали, что несут, «сеют» очевидный блеф и антинауку и в «узком кругу» издевались и над политэкономией, и над партийным начальством, и над наивностью студентов. А я так не смог и обратился к ним за советом - как исправить учебники. Что тут поднялось! Меня и уговаривали «не лезть не в свое дело» и пугали КГБ, и обещали «гнать из партии» и лишить ученой степени. После этого они и слышать не хотели о представлении меня в звании доцента…
А вскоре меня вызвали на бюро горкома и «не утвердили в должности», то есть выгнали из института за несоответствие должности. Причем, как утверждали и ректор педагогического и декан политехнического, в решении было записано, что мне запрещается преподаванию чего бы то ни было, и где бы, то ни было. Я просил копию этого протокола, но мне ее так и не дали. Ректор института пошел мне навстречу и уволил «по собственному желанию».
Все знали, в чем дело, но, ни партком, ни местком профсоюза не пожелали вмешаться. Три месяца я не мог найти работу. Причем меня отказались принять даже в НТМК и в «Уралдомнаремонт» на прежнее место. Я был вынужден обратиться в горком и при его содействии меня «устроили» в Уральский филиал ВНИТИ (при Уралвагонзаводе). Начальство там отнеслось ко мне как к врагу народа – всячески игнорировало, не давало допусков к секретным работам. Я старался работать хорошо, не мешая служебным делам своим «хобби». Но изучать политэкономию не прекращал, писал письма и статьи.
В конце третьего года я все-таки решился выступить на очередном партсобрании, и не с претензиями, а с просьбой помочь мне разобраться в создавшемся положении. Мне казалось естественным, что если коммунист чего-то не понимает, то он не только может, но должен обратиться к своим товарищам-коммунистам.
Но директор филиала не дал мне слова сказать: «Ты нас не вмешивай! Заварил – расхлебывайся!» и т.п. А пока он кричал, все присутствовавшие на собрании разбежались буквально как тараканы. И я остался вдвоем с директором.
Через месяц меня насильно, приказом отправили в очередной отпуск и без меня уволили «по сокращению штатов» за ненадобностью. Я тогда уже руководил группой АСУ. Всех членов группы разместили по разным отделам, а мне (единственному в филиале НИИ кандидату наук) в любой работе было категорически отказано.
Но на тот раз мне повезло – я скоро устроился в Нижнетагильское отделение Свердловского проектно-конструкторского бюро АСУ, хотя и потерял по зарплате. И здесь я старался работать как можно лучше и политэкономией занимался лишь в свободное от работы время – по-прежнему писал письма (на которые никто не отвечал) и статьи (которые никто не публиковал). Причем отказы редакций и издательств были, подчас, просто анекдотичны, а часто были и явными подлогами.
Через два года мне повысили оклад сразу на 50 рублей без всякой просьбы с моей стороны, без изменения круга моих обязанностей. А через полгода отняли их «за несоответствие должности», устроив «аттестационную» проверку с нарушением элементарных правил, отняли все проводимые мною работы и превратили в «свободного охотника» или «чиновника по особым поручениям».
После того, как меня «с треском» разжаловали уже в ПКБ, встал вопрос об исключении моем из партии. Что это неизбежно, я понимал отлично. Это меня не страшило – в этой «партии» я был уже давно чужим. Но когда вопрос встал конкретно, я поставил непременное условие: приду и отвечу на все вопросы в том случае, если мне пообещают копию протокола собрания. И секретарь бюро и начальники мне это твердо пообещали.
На собрании начальники изощрялись в обвинениях – маоист, ревизионист, враг мира на земле и т.п. Рядовые молчали. Но потом единогласно опустили глаза и подняли руки – проголосовали. Ни один даже не воздержался. А на другой день в протоколе мне категорически отказали: «Нет!» - и все… Вот при такой ситуации я 5 мая с.г. пошел на ВКК в психоневрологический диспансер. Еще раз отмечаю, что я понимал, что этим «гиппократам», спутавшим врачевание с политическим проституированием, важно лишь бы отмахнуться от горкома – они отлично понимали свою роль и знали, что в их участии я не нуждаюсь. Но еще раз повторяю, что половина моих сотрудников допускала, что из сумасшедшего дома меня не выпустят: главное – заманить, потом доказывай, что «ты не усел».
Однако для страховки я упросил одну из сотрудниц пойти со мною и застенографировать эту инквизицию. Не мудрствуя лукаво, я объяснил инквизиции, что я о них думаю: что я их презираю и пришел лишь потому, что хочу «выбить козырь» у горкома – не дать им возможности подвести меня под трибунал за нарушение законов о воинской повинности. Я заявил, что поскольку они до сих пор не написали ни одной бумажки, то я сохраню предписание военкомата и сам составлю протокол – стенограмму подтверждения ими моего сумасшествия.
Эти документы будут нужны, кода проснувшийся народ станет разбираться – где партизаны, а кто полицаи. И я потребовал, чтобы прежде, чем они станут предлагать свои тесты, они ответили на три моих вопроса.
Вначале они взбеленились и отказали в праве присутствовать «постороннему», заявили, что они сами будут устанавливать, кто кому будет задавать вопросы.
Я собрался уходить и они смирились выслушать один вопрос. Кто знает, какой вопрос они предполагали, но я просто попросил прочитать и прокомментировать абзац из «Капитала» (о марксовом понимании категории «труд») и когда они мысль Маркса поняли и пересказали, я дал им учебник и попросил прочитать и прокомментировать мнение авторов на этот счет. На вопрос: «Есть ли здесь противоречие?» - они с полчаса извивались и блудили, но в конце концов согласились – есть.
И они стали совсем другими.
Воспользовавшись их замешательством, я попросил прочитать еще один абзац из «Капитала» и из учебника, сравнить и решить – есть ли в них противоречия. А под конец я показал им красочные схемы о роли торгового капитала «в уравнении норм прибыли» и, закрыв пальцем последнее число, попросил подсчитать, за сколько торговец продаст этот товар непосредственным потребителям. Они с полчаса вертелись, не называя цифр, блудили и «философствовали», но в конце концов вынуждены были ответить 1180 (один) и 1180 плюс прибыль торговца (другой). А когда я палец убрал и показал им 1080 и «обвинил» их в «антимарксизме» - они забыли о своих тестах и только уговаривали меня: «Успокойтесь, Валериан Федорович! Не волнуйтесь, Валерьян Федорович!» Они лебезили передо мною, хотя я их иначе, как выродками и убийцами не называл.
Если поверить моему участковому врачу, то я очень больной человек – постинфарктный атеросклероз, стенокардия и еще черт знает что. Врачи уверяют меня, что я умру, если не брошу это правдоискательство. К счастью, я перенес уже десяток инквизиций и жив, но, возможно, которой-то, очередной, я не выдержу. Мои «сотрудники» и «современники» по инфаркту и жили спокойно, и все уже «отдали концы». Я – последний из «компании» 1971 года, «последний из могикан»…
Это все и с этих выражениях я высказал эскулапам-психиатрам, назвав их соучастниками политического убийства…
Я не могу оставить своего правдоискательства.
Во-первых, потому, что не нарушу данной в свое время (при вступлении в партию) клятвы народу – быть честным и смелым политически, изучать, развивать и защищать от оппортунистов марксизм-ленинизм, даже если этим оппортунистом оказалась сама КПСС.
Во-вторых, потому, что народ дал мне самое высшее образование именно для того, чтобы я глубже всех вникал в науку и практику, и не уходил с переднего края политической борьбы.
В-третьих, я не вижу, кто мог бы подхватить мою «эстафету», если я ее брошу.
А если так, то КПСС придется что-то предпринимать. Объявить смело и честно себя антимарксистами, признать, что наша партийная наука давно уже выродилась в антинауку, руководство партии не согласиться. Это ведь значит, что они потеряют свои теплые места и будут строго наказаны народом. Следовательно, нашей партийно-хозяйственной олигархии остается одно – физически убрать меня в надежде, что я – один и без меня умрет правдоискательство. Вы можете считать меня больным манией преследования, но попробуйте поставить себя на мое место.
Я требую оградить меня от провокаций, интриг и унижения моего достоинства со стороны горкома и государственных организаций, путающих строительство социализма с политическим проституированием. Я требую гарантировать мне физическую неприкосновенность…
Поверьте мне, многолетняя репутация «врага народа» и «политического» дала мне возможность много раз выслушивать откровения людей самых разных слоев: крестьян и горожан, офицеров армии и милиции, рабочих и интеллигенции, беспартийных и партийных, активистов и обывателей, москвичей и не москвичей. Все они разными путями понимают, что КПСС выродилась в аполитичный (с марксистско-ленинских позиций) класс управляющих, в мафию карьеристов, узурпировавших власть в стране, что она существует только благодаря насилию и обману. Девяносто процентов советских людей КПСС презирают, а три четверти – просто ненавидят. Даже партийные.
Все это неизбежно выльется или в новый «тридцать седьмой год» или в социальную революцию. Да, да! Для нового «тридцать седьмого года», для новой «варфоломеевской ночи» сегодня создались все условия – почти поголовная оппозиция и надзаконность партийных органов. Нет сегодня только надежного «рыжего», который возьмет на себя грязную и «мокрую» часть «новой» Конституции – провокации, аресты, расстрелы. Но он обязательно появиться: кто-то со страху или отчаяния, в погоне за длинным рублем или по глупости, решится на эту роль. Кого-то КПСС вынудит или найдет. И эта трагедия будет строить народу не двух с половиной, а двадцати миллионов жизни».
Дела «политические» известны меньше. Это и понятно. Их организаторы и исполнители в основном – на прежних местах. Кое-кто успел подрасти по службе, а иные выбились в правофланговые перестройки. Реабилитация политических осужденных – болезненный удар по их служебному положению. Не говоря уж о том, что с 1 января 1988 г. вступил в силу закон, позволяющий предъявить иск о возмещении причинённого ущерба…
В «Бюллетене Верховного Суда СССР», 1989, №2 опубликовано весьма примечательное постановление. Граждане Анаденко и Волков имели неосторожность придерживаться неортодоксальных взглядов на нашу экономическую и политическую систему, руководящую роль коммунистической партии. Своими мыслями легко делились с родственниками и близкими друзьями, весьма опрометчиво подготовили статью в редакцию газеты «Правда». В октябре 1982 года Киевский городской суд осудил первого – к семи годам лишения свободы с последующей ссылкой на пять лет, второго – к пяти годам со ссылкой на два года. Крепко же насолили они государству своими «бреднями», если удостоились наказания наравне с убийцами и насильниками!
В сентябре 1988 года Пленум Верховного Суда СССР отменил все судебные постановления по данному делу, указав: «Рукописные документы Анаденко и Волкова содержат резкую критику политики Сталина, Брежнева и некоторых других лиц, отдельные утверждения носят дискуссионный характер, однако они не содержат состава преступлений…»
Победа законности, торжество здравого смысла? Можно сказать и так… только язык не поворачивается. Анаденко пришлось ждать этого «торжества» шесть лет. И не все осужденные дожили до светлого часа…
Представляю одного из них – Морозов Валериан Федорович. Родился в Нижнем Тагиле 31 октября 1926 года. Умер в Свердловской областной психиатрической больнице 26 января 1989 года. Дальше о себе он расскажет сам.
«Я не могу оставить свое правдоискательство...»
(Из письма В.Ф.Морозова Генеральному Прокурору СССР)
«Я родился и вырос в Нижнем Тагиле Свердловской области. Здесь до войны окончил школу, вступил в комсомол и в первые дни войны, четырнадцати лет, поступил на завод слесарем. Здесь закончил очно Нижне-Тагиль-ский металлургический техникум, где в 1944 году вступил в партию, и работал помощником мастера и начальником смены в мартеновском цехе металлургического завода имени Куйбышева (ныне мартеновский цех №3 Нижне-Тагильского металлургического комбината им. Ленина). После учебы в «Уральском политехническом институте очно, работал в мартеновском цехе N 1 НТМК, в Нижне-Тагильском управлении треста «Уралдомнаре-монт», в Нижне-Тагильском педагогическом институте, в Уральском филиале ВНИТИ, в Нижне-Тагильском отделении Свердловского проектно-конструкторского бюро автоматизированных систем управления. В Нижне-Таги-ле написал кандидатскую диссертацию «Эффективность совершенствования ремонтных работ в металлургии», здесь же женился, здесь выросли мои дети и растут внуки. По своей работе, по учебе, по преподаванию, по лекциям в Нижнем Тагиле меня знают тысячи, а по печальной славе, думаю, сотни тысяч. Это вынуждает меня обратиться к правосудию за помощью по восстановлению моего доброго имени…
Существо моего дела в следующем. Мне в жизни пришлось четырежды «сдавать» политическую экономию – в техникуме, в институте, в университете марксизма-ленинизма, в составе кандидатского минимума. Но я никогда не мог понять, как можно «отнять стоимость», «овеществить» (превратить в вещество) труд (очевидное «невещество»), что делают лошади, если трудиться они не могут и пр. И воспринимал эту политическую экономию как замшелый «Ветхий завет» с его догматами, вроде «Отче наш! Иже еси на небеси!» Куда «иже», сколько «еси»?
Однако, когда я «сдавал» политэкономию ради получения удовлетворительной оценки, я делал вид, что мне все понятно, так как отлично понимал, что малейшее сомнение лишит меня стипендии или возможности учиться. Я намеренно подличал, подстраиваясь под всех, и конечно, тогда у меня еще были сомнения в правильности своих выводов, я еще считал, что не может быть, чтобы «весь взвод не в ногу». Но при подготовке диссертации, не связанный необходимостью добиваться хорошей оценки, я серьезно проштудировал «Капитал» и все имеющиеся в, то время учебники политэкономии. И поразился – во-первых, Маркс во многом (и основополагающем) примитивен и неправ, а, во-вторых, даже там, где он совершенно прав, в десятках случаев, учебники настолько вульгаризировали, выхолостили и исказили марксовы мысли, что представили его буквально дураком. Таким образом, то, что учебники выдают за «марксизм-ленинизм» является не только совершенной антинаукой, но и безусловно, антимарксизмом…
Но еще много лет я не мог поверить в факт вырождения нашей политэкономии, допускал «ложь во спасение», не верил, что «весь взвод не в ногу». Я еще долго верил, что это – временное недоразумение, о котором не знает партийное начальство. Но когда я перешел на работу в институт преподавать эту политэкономию, когда с амвона (кафедры, конечно) нес эту ахинею и должен был на большой схеме объяснить детям (студентам, конечно), почему (в противовес школьным их знанием) 1080 + 100 = 1080, я не выдержал и едва остался жив после инфаркта.
Работая на кафедре политэкономии, я близко познакомился с «учеными» - политэкономами. Многих из них я знал и раньше. Но теперь я с ужасом понял, какая это сволочь, насколько они – выродки и оппортунисты. Они отлично понимали, что несут, «сеют» очевидный блеф и антинауку и в «узком кругу» издевались и над политэкономией, и над партийным начальством, и над наивностью студентов. А я так не смог и обратился к ним за советом - как исправить учебники. Что тут поднялось! Меня и уговаривали «не лезть не в свое дело» и пугали КГБ, и обещали «гнать из партии» и лишить ученой степени. После этого они и слышать не хотели о представлении меня в звании доцента…
А вскоре меня вызвали на бюро горкома и «не утвердили в должности», то есть выгнали из института за несоответствие должности. Причем, как утверждали и ректор педагогического и декан политехнического, в решении было записано, что мне запрещается преподаванию чего бы то ни было, и где бы, то ни было. Я просил копию этого протокола, но мне ее так и не дали. Ректор института пошел мне навстречу и уволил «по собственному желанию».
Все знали, в чем дело, но, ни партком, ни местком профсоюза не пожелали вмешаться. Три месяца я не мог найти работу. Причем меня отказались принять даже в НТМК и в «Уралдомнаремонт» на прежнее место. Я был вынужден обратиться в горком и при его содействии меня «устроили» в Уральский филиал ВНИТИ (при Уралвагонзаводе). Начальство там отнеслось ко мне как к врагу народа – всячески игнорировало, не давало допусков к секретным работам. Я старался работать хорошо, не мешая служебным делам своим «хобби». Но изучать политэкономию не прекращал, писал письма и статьи.
В конце третьего года я все-таки решился выступить на очередном партсобрании, и не с претензиями, а с просьбой помочь мне разобраться в создавшемся положении. Мне казалось естественным, что если коммунист чего-то не понимает, то он не только может, но должен обратиться к своим товарищам-коммунистам.
Но директор филиала не дал мне слова сказать: «Ты нас не вмешивай! Заварил – расхлебывайся!» и т.п. А пока он кричал, все присутствовавшие на собрании разбежались буквально как тараканы. И я остался вдвоем с директором.
Через месяц меня насильно, приказом отправили в очередной отпуск и без меня уволили «по сокращению штатов» за ненадобностью. Я тогда уже руководил группой АСУ. Всех членов группы разместили по разным отделам, а мне (единственному в филиале НИИ кандидату наук) в любой работе было категорически отказано.
Но на тот раз мне повезло – я скоро устроился в Нижнетагильское отделение Свердловского проектно-конструкторского бюро АСУ, хотя и потерял по зарплате. И здесь я старался работать как можно лучше и политэкономией занимался лишь в свободное от работы время – по-прежнему писал письма (на которые никто не отвечал) и статьи (которые никто не публиковал). Причем отказы редакций и издательств были, подчас, просто анекдотичны, а часто были и явными подлогами.
Через два года мне повысили оклад сразу на 50 рублей без всякой просьбы с моей стороны, без изменения круга моих обязанностей. А через полгода отняли их «за несоответствие должности», устроив «аттестационную» проверку с нарушением элементарных правил, отняли все проводимые мною работы и превратили в «свободного охотника» или «чиновника по особым поручениям».
После того, как меня «с треском» разжаловали уже в ПКБ, встал вопрос об исключении моем из партии. Что это неизбежно, я понимал отлично. Это меня не страшило – в этой «партии» я был уже давно чужим. Но когда вопрос встал конкретно, я поставил непременное условие: приду и отвечу на все вопросы в том случае, если мне пообещают копию протокола собрания. И секретарь бюро и начальники мне это твердо пообещали.
На собрании начальники изощрялись в обвинениях – маоист, ревизионист, враг мира на земле и т.п. Рядовые молчали. Но потом единогласно опустили глаза и подняли руки – проголосовали. Ни один даже не воздержался. А на другой день в протоколе мне категорически отказали: «Нет!» - и все… Вот при такой ситуации я 5 мая с.г. пошел на ВКК в психоневрологический диспансер. Еще раз отмечаю, что я понимал, что этим «гиппократам», спутавшим врачевание с политическим проституированием, важно лишь бы отмахнуться от горкома – они отлично понимали свою роль и знали, что в их участии я не нуждаюсь. Но еще раз повторяю, что половина моих сотрудников допускала, что из сумасшедшего дома меня не выпустят: главное – заманить, потом доказывай, что «ты не усел».
Однако для страховки я упросил одну из сотрудниц пойти со мною и застенографировать эту инквизицию. Не мудрствуя лукаво, я объяснил инквизиции, что я о них думаю: что я их презираю и пришел лишь потому, что хочу «выбить козырь» у горкома – не дать им возможности подвести меня под трибунал за нарушение законов о воинской повинности. Я заявил, что поскольку они до сих пор не написали ни одной бумажки, то я сохраню предписание военкомата и сам составлю протокол – стенограмму подтверждения ими моего сумасшествия.
Эти документы будут нужны, кода проснувшийся народ станет разбираться – где партизаны, а кто полицаи. И я потребовал, чтобы прежде, чем они станут предлагать свои тесты, они ответили на три моих вопроса.
Вначале они взбеленились и отказали в праве присутствовать «постороннему», заявили, что они сами будут устанавливать, кто кому будет задавать вопросы.
Я собрался уходить и они смирились выслушать один вопрос. Кто знает, какой вопрос они предполагали, но я просто попросил прочитать и прокомментировать абзац из «Капитала» (о марксовом понимании категории «труд») и когда они мысль Маркса поняли и пересказали, я дал им учебник и попросил прочитать и прокомментировать мнение авторов на этот счет. На вопрос: «Есть ли здесь противоречие?» - они с полчаса извивались и блудили, но в конце концов согласились – есть.
И они стали совсем другими.
Воспользовавшись их замешательством, я попросил прочитать еще один абзац из «Капитала» и из учебника, сравнить и решить – есть ли в них противоречия. А под конец я показал им красочные схемы о роли торгового капитала «в уравнении норм прибыли» и, закрыв пальцем последнее число, попросил подсчитать, за сколько торговец продаст этот товар непосредственным потребителям. Они с полчаса вертелись, не называя цифр, блудили и «философствовали», но в конце концов вынуждены были ответить 1180 (один) и 1180 плюс прибыль торговца (другой). А когда я палец убрал и показал им 1080 и «обвинил» их в «антимарксизме» - они забыли о своих тестах и только уговаривали меня: «Успокойтесь, Валериан Федорович! Не волнуйтесь, Валерьян Федорович!» Они лебезили передо мною, хотя я их иначе, как выродками и убийцами не называл.
Если поверить моему участковому врачу, то я очень больной человек – постинфарктный атеросклероз, стенокардия и еще черт знает что. Врачи уверяют меня, что я умру, если не брошу это правдоискательство. К счастью, я перенес уже десяток инквизиций и жив, но, возможно, которой-то, очередной, я не выдержу. Мои «сотрудники» и «современники» по инфаркту и жили спокойно, и все уже «отдали концы». Я – последний из «компании» 1971 года, «последний из могикан»…
Это все и с этих выражениях я высказал эскулапам-психиатрам, назвав их соучастниками политического убийства…
Я не могу оставить своего правдоискательства.
Во-первых, потому, что не нарушу данной в свое время (при вступлении в партию) клятвы народу – быть честным и смелым политически, изучать, развивать и защищать от оппортунистов марксизм-ленинизм, даже если этим оппортунистом оказалась сама КПСС.
Во-вторых, потому, что народ дал мне самое высшее образование именно для того, чтобы я глубже всех вникал в науку и практику, и не уходил с переднего края политической борьбы.
В-третьих, я не вижу, кто мог бы подхватить мою «эстафету», если я ее брошу.
А если так, то КПСС придется что-то предпринимать. Объявить смело и честно себя антимарксистами, признать, что наша партийная наука давно уже выродилась в антинауку, руководство партии не согласиться. Это ведь значит, что они потеряют свои теплые места и будут строго наказаны народом. Следовательно, нашей партийно-хозяйственной олигархии остается одно – физически убрать меня в надежде, что я – один и без меня умрет правдоискательство. Вы можете считать меня больным манией преследования, но попробуйте поставить себя на мое место.
Я требую оградить меня от провокаций, интриг и унижения моего достоинства со стороны горкома и государственных организаций, путающих строительство социализма с политическим проституированием. Я требую гарантировать мне физическую неприкосновенность…
Поверьте мне, многолетняя репутация «врага народа» и «политического» дала мне возможность много раз выслушивать откровения людей самых разных слоев: крестьян и горожан, офицеров армии и милиции, рабочих и интеллигенции, беспартийных и партийных, активистов и обывателей, москвичей и не москвичей. Все они разными путями понимают, что КПСС выродилась в аполитичный (с марксистско-ленинских позиций) класс управляющих, в мафию карьеристов, узурпировавших власть в стране, что она существует только благодаря насилию и обману. Девяносто процентов советских людей КПСС презирают, а три четверти – просто ненавидят. Даже партийные.
Все это неизбежно выльется или в новый «тридцать седьмой год» или в социальную революцию. Да, да! Для нового «тридцать седьмого года», для новой «варфоломеевской ночи» сегодня создались все условия – почти поголовная оппозиция и надзаконность партийных органов. Нет сегодня только надежного «рыжего», который возьмет на себя грязную и «мокрую» часть «новой» Конституции – провокации, аресты, расстрелы. Но он обязательно появиться: кто-то со страху или отчаяния, в погоне за длинным рублем или по глупости, решится на эту роль. Кого-то КПСС вынудит или найдет. И эта трагедия будет строить народу не двух с половиной, а двадцати миллионов жизни».
Комментариев нет:
Отправить комментарий