МЕЖДУ МЕТАФИЗИКОЙ «ДУРНОЙ» И «КОНКРЕТНОЙ»

Генезис мировой мудрости, с точки зрения историко–философской, имеет несколько четко очерченных периодов. Это, во-первых, докантовский и послекантовский. Во-вторых, послекантовский делится на догегелевский и послегегелевский. И, в-третьих, послегегелевский период имеет сложную картину, складывающуюся из взаимодействия кантианства и гегельянства. Их отношения при этом весьма осложнены позитивизмом, который мнит себя «новейшей эпохой» и старается представить себя в качестве кантианской антиметафизики, переходящей в антигегельянство. Подобно тому, как гегельянство являлось эпохальной реставрацией аристотелевской метафизики, в противоположность ее «критицистскому» преодолению самим Кантом.

Каждая из этих философских эпох, и рождающих ее революций, является одновременно и революцией и философской контрреволюцией, сливающейся во – Единое. А «метафизика», как центральная проблема мировой мудрости, является тут центром и осью единой софиологической революции, символизируемой именами Платона, Аристотеля, Канта и Гегеля.
В этой историко – философской «заварушке», где едино – раздельно осуществляется взаимодействие Единого и Многого, в XX веке с достоинством вышли немногие головы и знаменитые умы. В круге подлинно софиологических авторов мы бы могли назвать таких мыслителей как Мартин Хайдеггер и Ортега-и-Гассет, Г.Лукач и Антонио Грамши, Эвальд Ильенков, Мих.Лифшиц и Алексей Лосев. Трудность «философской планки» нашего времени заключена в том, что искус антиметафизики нужно пройти, не впадая при этом, в позитивизм и его основные разновидности: натуралистический редукционизм, эмпирический психологизм,  институциональный социологизм либо дурной материализм, отождествляющий себя с а-теизмом, но по сути являющийся дурной религией само-обожения обывательского «я».

Другими словами, всемирноисторическое отрицание метафизики должно было бы оставаться … подлинно метафизичным! Такой опыт «метафизического эмпиризма» или «эмпирической метафизики» накоплен в русской классической философии «конкретного идеализма», чей дух и метод, по мнению А.Лосева, следовало бы именовать идеализмом «софийным», т.е. подлинно «эйдетическим». Иначе пребывание мыслящей головы в лоне послегегелевской эпохи чревато тем, что за реализм (или эмпиризм) мышления и философствования пришлось бы расплачиваться … философией как таковой!

Из истории философии известно: удовлетворить всем этим требованиям послегегелевской философии взялась доктрина, именующая себя как «диалектический материализм». Это – марксизм в философии, осмысливающий себя в качестве «конкретного материализма». Кажется парадоксальным, но это факт: и на « Западе» и на «Востоке» марксизм, в соответствии со старинной «метафизической традицией», утвердил себя в качестве феномена «образовательного». И там и там он нес в себе пафос научной трезвости и мировоззренческого реализма. На Западе марксизм с достоинством надевал на себя «ослиную шкуру» позитивизма, носил ее в социологии, эпистемологии («социология знания», например), в политической экономии, в марксологии и советологии, чураясь при этом идеократических претензий. На Востоке же марксизм бодро поругивал позитивизм, изгоняя его, по возможности, из всех областей знания, но при этом открыто притязал на роль современной и подлинной софио – кратии, воплотив свои претензии открыто и эффективно в идеократическом феномене под названием КПСС.

Итак, «марксистский позитивизм» без идео-кратии; «марксистская идео-кратия без позитивизма» … В какой мере этот всемирно – исторический феномен послегегелевского «диалектического материализма» удовлетворял основному требованию «философской конкретности»? Поиски ответа на этот вопрос неизбежно вылился бы в большой и долгий разговор. А на общем пути к искомому ответу попробуем рассмотреть лишь один софиологический эпизод…

Сквозной темой софиологии всегда являлась проблема: человек как социальное животное.

И если систематическое описание социальных животных, как таковых, современный читатель может найти в своеобразном романе Александра ЗИНОВЬЕВА «Зияющие высоты», то, с не меньшей систематичностью и полнотой, такую их видовую спецификацию как «животные метафизические» мы можем найти у, не менее примечательного автора того же времени «советского диалектического материализма», Алексея ПОТЕМКИНА.

В умелых руках обоих этих авторов–современников трезво–социологический взгляд на общество как «социум» продемонстрировал свою аналитическую мощь, научную объективность и жизненную трезвость. Но именно благодаря этим умелым рукам мы можем еще раз убедиться, что «социологический скальпель» имеет обоюдоострый характер, убедиться в неизбежном коварстве социологизма как методе обществознания.

… Ежели смотреть на общество как на Социум, то сквозь этот «магический кристалл» человек и выступает как «социальное животное». То есть как тело не бесконечное, а «конечное», как «вещь, удобная для других», следовательно в таких своих частичных ипостасях как «технологическая вещь», «экономическая вещь», «политическое тело», а так же «вещь идеологическая».

Как показал анализ А.Потемкина, в идеологической машине Социума идеологическая вещь, обретаясь в сфере высшего образования и руководствуясь (тем более – занимаясь!) философией, неизбежно попадает в сети тысячелетней «диатрибической традиции», ярчайшим и характернейшим признаком которой, по автору, являются систематические занятия «метафизикой».

Всесторонняя оценка «диатрибики» в работах Потемкина позволяет читателю сделать вывод такой: открыта такая разновидность социальных животных как животное «диатрибическое», то есть «животное метафизическое».

Факт, как видим, более чем парадоксальный!

С высоты классического образования мы неизбежно увидим, что мировая философия всей своей мощью наделила человека «метафизичностью» как синонимом «человечности». (Только животные – физики, а человек суть метафизик, - говорил Гегель.) А автор – наш современник – утверждает ничтоже сумняшеся, что именно впадая в метафизичность, человек подвергает себя, хоть и утонченному, но зато полному «расчеловечиванию», меняя богатство на нищету, человечность на животнообразность всеобщепризнанную, то есть животнообразность социальную.

Между прочим, этот свой весьма своеобразный (и потому нетрадиционный) взгляд, автор тоже укореняет в недрах седых и могучих философских традиций. Попробуем этот парадокс понять.
Диатрибика – в переводе с греческого означает «времяпрепровождение», «занятие», «образ жизни», «беседа», «обучение», «школа». Диатрибической традицией А.Потемкин предлагает называть школьно-учебную метаморфозу, которая происходит с классической философией. Диатрибика – это явно «ухудшенная классика», да к тому же … выдаваемая настырно за самую философию.

Это, конечно, весьма и весьма опасно. Так ведь, согласившись школьную подделку уважать как философию, можно в конце-концов все лучшее в философии классической принимать (и выдавать!) за вульгарное и плохое. Одно вместо другого, проще говоря.

Кстати сказать, в советской истории XX века так, ведь, и случилось. Высылка знаменитого «философского парохода» в 1922 году, когда вопрос «кого отпустить» а «кого оставить», был решен явно невпопад, - тому красноречивый, но далеко не единственный, пример. Так что проницательный, остросоциологический вопрос А.Потемкина: что есть классика, а что есть схоластика? - и на пороге XXI века остается весьма ко двору.

… Итак, социальное животное, занимающееся философией, т.е. «диатрибика», живет и дышит «метафизикой». Каков же круг предметов для его интереса? Это все «иррациональные речения», а именно: «схематические конструкции понятий»; «теология, теософия, метафизика (онтология)»; «единое, цельное, лишенное противоречий мировоззрение»; «общие вопросы»; «причины и начала»; «все на свете»; «дела божественные и человеческие»; «забота о смерти»; «любовь к мудрости»; «познание дел видимых и невидимых»; «мир в целом»; «вечная и беспредельная сущность»; «философия как цветущее состояние жизни»; «единство в его целости»; «познание возможного»; «познание рассудка из понятий»; «наука о том, что может быть понятно посредством чистой способности представления»; «наукоучение»; «наука о последних основаниях природы и свободы в их связи друг с другом»; «теория познания»; «теория познания как метафизика»; «метафизика как теория познания»; «мировоззрение, построенное на основании разума»; «действительность в целом»; «наука об универсальном»; «сущность духовного акта, осмысливающего универсум»; «закон как общее начало частного»; «философское мировоззрение»; «идеал философа»; «синтетическое мировоззрение»; «полное и законченное мировоззрение» и т.п.

Свою обстоятельную инвентаризацию мировой диатрибики А.Потемкин венчает таким ироническим резюме: «Больше всего в … диатрибической литературе, философия похожа на салон великосветской дамы, холл в гостинице или курительную комнату в публичной библиотеке, куда приходят после серьезных дел, чтобы всласть поболтать о «высоких материях»: о первых и последних основаниях универсума, о смысле жизни, о тайнах духа и назначении человека».

Возникает вопрос: как следует отнестись к этой иронии А.Потемкина – ее следует читателю отвергнуть или, наоборот, с автором разделить?
А это, видимо, когда как! Смотря по обстоятельствам места и времени…
Вот что, например, бросается в глаза. Если Ломброзо поставил Сократу психиатрический диагноз (См.: Гениальность и Помешательство. С.-Петербург, 1892, с.182), то А.Потемкин с нескрываемым осуждением констатирует «одну из главных идей всей философской диатрибики – идею о том, что идеалом философа в жизни является Сократ».

Словом, то ли диатрибика – это шизофрения, то ли психопатология – это диатрибика, не все ли равно?! Вопрос более чем актуальный. Сегодня, например, и в справедливо раскритикованном А.Потемкиным Уральском университете, на вопрос оппонента: так София Владимира Соловьева – это факт психиатрический или гносеологический? – соискатели, как правило, либо дают понять, что вопрос неакадемический, то есть «неуместный», либо, с дерзновенной откровенностью, намекают, что В.Соловьев де, «того», «того»… И ежели безграмотную путаницу психиатрии с плохой теорией познания еще можно с натяжкой считать «делом вкуса», зато глубоко небезразлично нам другое: с какой это стати критерием цивилизации, культуры и философии, для современной академической публики, перестал быть Сократ? Между прочим, о том, что Сократ – это «воплощенная философия» – говорит ни кто–нибудь, а авторитетнейший для Потемкина классический автор – Карл Маркс. И, конечно, не только он.
Монографию автора (Потемкин А.В. «Проблема специфики философии в диатрибической традиции». Изд-во Ростовского университета, 1980 г. тир.1000 экз. Отв. Редактор В.Н.Голованов.) венчает список имен – философов–современников, которых он справедливо считает свободными от дурных традиций мировой философии и рекомендует читателю как анти – диатрибиков. Среди них такие авторы как Э.В.Ильенков, А.Ф.Лосев, К.Р.Мегрелидзе, П.В.Копнин.

Да, это – так!

Но тогда вновь возникает недоумение читателя: тема «конкретного» в философии, блестяще проанализированная Э.В. Ильенковым, почему же она вызывает у А.Потемкина иронию, когда встречается у «диатрибического» автора, в вполне «ильенковской» же интерпретации – закон есть общее начало как конкретное единство в многообразии частного? Или же, если взять ильенковский анализ злоупотреблений авторитетом естествознания, его отповедь терминологической агрессии в философию и т.п., то почему же нечто вполне подобное у того же Г.Струве вызывает со стороны Потемкина отповедь и протест?

Что же сомнительного в том, что законы, общие бытию и мышлению, обладают силой и мощью «Целого», а оно, в свою очередь, господствует над «частями», т.е. физическими и психическими законами бытия? То же – центральная и постоянная тема в работах Ильенкова и его учеников.
Наконец, анти – диатрибическая ирония по отношению к философии как «науки об универсальном»… А куда, спрашивается, мог бы отнести А.Потемкин знаменитую «Космологию духа» и цикл статей о спинозизме? Следовательно, как относиться к ильенковским доказательствам, что диалектический материализм (свободный от диатрибики, конечно!) мощно укоренен в «субстанции», которая, как известно, и есть знаменитая «первопричина», то есть причина самой же себя?

Как ни крути, но знаменитое – «под углом зрения вечности» – вызывает бесконечное интеллектуальное уважение у Э.В. Ильенкова и однозначное осуждение со стороны, уважающего ильенковские труды, А.В.Потемкина. Парадоксально, но факт!

Говоря о фактах, укажем еще на один.

В начале своей монографии А.Потемкин засвидетельствовал свое уважение к великим философским системам. И это понятно: в противном случае история философии состояла бы из одной диатрибики, критикуемой им. К числу же таких великих Гегель относится несомненно. К философской индивидуальности гегелевской философии относятся такие проблемы, как «проблема конкретного», «субстанции как субъекта», единство теологии и логики (например, доказательства бытия Бога), проблема Абсолютной Истины, противоположность «Абсолютного» и «абстрактного» и т.д.
Пафос гегелевской философии: мир на того смотрит разумно, кто сам разумно смотрит на мир. А между тем вся эта первосортная философская классика (первосортная и со стороны своего предмета и со стороны своего метода) тоже оказывается в черном списке диатрибической суеты, куда А.Потемкин ее определил …

Можно предвидеть резонное возражение: гегелевская классика действительно диатрибична по предмету своему, но зато вполне научна по своему методу. Пусть бы так! В таком случае блестящая монография русского философа Ивана Ильина «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека», опубликованная в 1918 году, могла бы попасть в разряд научного анализа великих философских систем. Но, увы. Пафос то ее – уточнение внутренней специфики гегелевского философского акта. А это, с точки зрения нашего автора, тоже есть явный диатрибический сор, застилающий истории подлинной философии и ее метод и ее предмет. Так что, как ни крути, но высылка Ильина из России в 1922 году – потеря, оказывается, небольшая …

Подведем предварительный итог. Диатрибик – это «философское животное», балующееся метафизикой. Следовательно, когда великие философы занимались метафизикой (а они это делали по существу всегда!), то они превращались в «философских животных». Короче говоря, на том основании, что Сократ, Платон, Аристотель, Гегель были учителями философии, можно разоблачить современных школьных учителей. Правда, разоблачить их ценой … незаслуженного унижения философских классиков. Раз самого Платона не жалеем, то поздоровится ли после этого какому – нибудь дипломированному «философничающему» обывателю?! Не много ли чести для современных доцентов и профессоров! (Кстати, разоблачительный пафос А.Потемкина носит почему – то избирательный характер: он справедливо критикует одних современных носителей философских пошлостей и в то же время хвалит явные философские пошлости других). Правда, справедливости ради следует отметить: между философским классиком и «метафизическим животным» автор все же пытается указать на логически опосредующее их звено. Это, по нему, - «образованная буржуазия». Однако и при таком уточнении, разъяснение явно скандального умозаключения будет регрессировать в бесконечность …

Итак, сокровенный метод подобного аналитического подхода условно нужно обозначить примерно так: в философии бей своих, чтобы чужие сунуться туда боялись!

Ну хорошо, «болтовня об Универсуме» есть явная диатрибика, то есть философская (дурная) схоластика. А вот ежели не «болтовня», а именно
«мышление» об Универсуме – то это будет как?! На такой вопрос неизбежно наталкивает читателя «салонный» образ философии, предложенный автором. По нашим читательским наблюдениям, именно полнейшее невнимание к этому, им же самим индуцированному вопросу, толкает А.Потемкина автоматически зачислить в «диатрибический салон» и саму философскую классику. И это несмотря на текстуальную оговорку, что есть разница между «школьными учителями философии и их гениальными учениками – творцами великих философских систем» (см. с. 140).

И наоборот. При внимательном подходе к этому вопросу становится яснее, откуда путаница берется. На наш взгляд, диатрибика как феномен – это взгляд на историю философии как на «историю представлений». (Имея в виду, что, например, по Платону, Гегелю или Ильенкову представления – это «случайные мысли». Как у певца Олега Газманова: «мои мысли – мои скакуны!»). Другими словами, диатрибика есть разновидность рассудочного познания истории философии. А если же, в свою очередь, на диатрибику посмотреть глазами не рассудка, а разума, (то есть философские проблемы «мыслить», а не «представлять»), то это уже и будет собственно история философии, а не ее бледная, но при этом претенциозная тень.

Вот в зависимости от чего список «диатрибической номенклатуры», составленный А.В.Потемкиным, должен вызывать у читателя либо солидарную с автором иронию, либо, наоборот, заслуженный протест.
Возникает резонный вопрос: что же именно мешает автору сделать такого рода различение, между тем и другим, самому?

Краткий ответ читателя может быть таким: то самое, при помощи чего предмет философии только и познается в его отличии от всего не-философского, это А.Потемкин как раз и вывел за пределы самой философии. Не случайно поэтому, что тонкость кантовского различения «познания рассудком из понятий» и «познание разумом из понятий», а так же гегелевское определение логики «как науки о вещах, постигаемых в мыслях» были решительно отнесены им к диатрибической номенклатуре претенциозных социальных животных.

Автор хочет философии без метафизики. Это, по нему, и есть материализм. Но материализм какой: философский или не-философский? Ведь «без метафизики» может быть все, что угодно.

Читать полностью